Неточные совпадения
Когда Самгин вышел на Красную площадь, на ней было пустынно, как
бывает всегда по праздникам. Небо осело низко над Кремлем и рассыпалось тяжелыми хлопьями снега. На золотой чалме Ивана Великого снег не держался. У музея торопливо шевырялась стая голубей свинцового цвета.
Трудно было представить, что на этой площади, за час пред текущей минутой, топтались, вторгаясь в Кремль, тысячи рабочих людей, которым, наверное, ничего не известно из истории Кремля, Москвы, России.
— Да неужели вы не чувствуете, что во мне происходит? — начал он. — Знаете, мне даже
трудно говорить. Вот здесь… дайте руку, что-то мешает, как будто лежит что-нибудь тяжелое, точно камень, как
бывает в глубоком горе, а между тем, странно, и в горе и в счастье, в организме один и тот же процесс: тяжело, почти больно дышать, хочется плакать! Если б я заплакал, мне бы так же, как в горе, от слез стало бы легко…
Вошел человек неопределенных лет, с неопределенной физиономией, в такой поре, когда
трудно бывает угадать лета; не красив и не дурен, не высок и не низок ростом, не блондин и не брюнет. Природа не дала ему никакой резкой, заметной черты, ни дурной, ни хорошей. Его многие называли Иваном Иванычем, другие — Иваном Васильичем, третьи — Иваном Михайлычем.
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне сказал, что совсем обратное тому
бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно
трудно!
Начну с того, что для меня и сомнения нет, что он любил маму, и если бросил ее и «разженился» с ней, уезжая, то, конечно, потому, что слишком заскучал или что-нибудь в этом роде, что, впрочем,
бывает и со всеми на свете, но что объяснить всегда
трудно.
«Слава Богу, если еще есть поварня! — говорил отец Никита, — а то и не
бывает…» — «Как же тогда?» — «Тогда ночуем на снегу». — «Но не в сорок градусов, надеюсь». — «И в сорок ночуем: куда ж деться?» — «Как же так? ведь, говорят, при 40˚ дышать нельзя…» — «
Трудно, грудь режет немного, да дышим. Мы разводим огонь, и притом в снегу тепло. Мороз ничего, — прибавил он, — мы привыкли, да и хорошо закутаны. А вот гораздо хуже, когда застанет пурга…»
«Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, — сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не
бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать
трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
— «Есть один магазин казенный, да там не всегда
бывают сигары… надо на фабрике…» — «Это из рук вон! ведь на фабрику попасть нельзя?» — «
Трудно».
Кто разнес ее, какими путями она
побывала везде —
трудно сказать.
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково в сумерках гостиной; и теперь, в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью,
трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не
бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
— Ах, мой милый, да разве
трудно до этого додуматься? Ведь я видала семейную жизнь, — я говорю не про свою семью: она такая особенная, — но ведь у меня есть же подруги, я же
бывала в их семействах; боже мой, сколько неприятностей между мужьями и женами — ты не можешь себе вообразить, мой милый!
По конкурсным делам Галактиону теперь пришлось
бывать в бубновском доме довольно часто. Сам Бубнов по болезни не мог являться в конкурс для дачи необходимых объяснений, да и дома от него
трудно было чего-нибудь добиться. На выручку мужа являлась обыкновенно сама Прасковья Ивановна, всякое объяснение начинавшая с фразы...
Освободите меня от брачных уз» и т. п., или же философствуют, так что
трудно бывает понять смысл письма.
Хлебный русак до того
бывает жирен, что, не видавши,
трудно поверить: от одних почек из внутренности русачьей тушки собирается иногда сала до двух фунтов!
Это
бывает в исходе июля и в августе; тогда они делаются так жирны, что, не видевши,
трудно поверить: летают очень тяжело и скоро опять садятся.
В октябре утки сваливаются в большие стаи, и в это время добывать их уже становится
трудно. День они проводят на больших прудах и озерах. Нередко вода
бывает покрыта ими в настоящем смысле этого слова. Мне пришли на память стихи из послания одного молодого охотника, которые довольно верно изображают эту картину...
Потом начнешь встречать их изредка, также вместе с другой дичью, по грязным берегам прудов, весенних луж и разлившихся рек, но подъехать к ним в меру ружейного выстрела
бывает очень
трудно; во-первых, потому, что они сторожки, а во-вторых, потому, что другая мелкая дичь взлетывая беспрестанно от вашего приближенья, пугает и увлекает своим примером кроншнепов; подкрасться же из-за чего-нибудь или даже подползти — невозможно потому, что места почти всегда
бывают открытые и гладкие.
Когда молодые кроншнепы поднимутся и начнут летать выводками по полям, а потом и стаями по берегам прудов или озер, — стрельба их получает опять высокую цену, потому что их
трудно отыскивать и еще труднее подъезжать к ним, ибо они
бывают очень сторожки и после первого выстрела улетают на другие, отдаленные места.
— Ох,
трудно, милушка… Малый венец
трудно принимать, а большой труднее того. После малого пострижения запрут тебя в келью на шесть недель, пока у тебя не отрастут ангельские крылья, а для схимницы вдвое дольше срок-то.
Трудно, голубушка, и страшно… Ежели в эти шесть недель не отрастишь крыльев, так потом уж никогда они не вырастут… Большое смущение
бывает.
— Только бы мне ангельский чин принять, — повторяла Аглаида, когда
бывала у Пульхерии. —
Трудно, баушка?
Трудно бывает только новичкам, которые еще не наловчились, не вошли в особенное чувство темпа.
— Ужасно как
трудно нам, духовенству, с ним разговаривать, — начал он, — во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде,
бывало, сядет на маленькую лошаденку, а мужикам и бабам велит платки под ноги этой лошаденке кидать; сначала и не понимали, что такое это он чудит; после уж только раскусили, что это он патриарха, что ли, из себя представляет.
— У нас ведь до четырех часов материя-то эта длится… Н-да-с, так вы, значит, удивлены? А уже мне-то какой сюрприз был, так и вообразить
трудно! Для вас-то,
бывало, он все-таки принарядится, хоть сюртучишко наденет, а ведь при мне… Верите ли, — шепнул он мне на ухо, — даже при семейных моих, при жене-с…
Все это я счел долгом доложить вам, благосклонный читатель, затем, чтобы показать, как
трудно и щекотливо
бывает положение следователя, а отчасти и затем, чтобы вы могли видеть, какой я милый молодой человек. А затем приступаю к самому рассказу.
Я уже сказал выше, что читатель-друг несомненно существует. Доказательство этому представляет уже то, что органы убежденной литературы не окончательно захудали. Но читатель этот заробел, затерялся в толпе, и дознаться, где именно он находится, довольно
трудно.
Бывают, однако ж, минуты, когда он внезапно открывается, и непосредственное общение с ним делается возможным. Такие минуты — самые счастливые, которые испытывает убежденный писатель на трудном пути своем.
Тот только, кто знал ее прежде, кто помнил свежесть лица ее, блеск взоров, под которым,
бывало,
трудно рассмотреть цвет глаз ее — так тонули они в роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот с болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь, сердце его сжалось бы от сожаления, если он не чужой ей, как теперь оно сжалось, может быть, у Петра Иваныча, в чем он боялся признаться самому себе.
Бывали случаи, что старались поймать Н.И. Пастухова, сообщали ложные сведения, чтоб подвести газету, много посылали анонимных писем, но его провести было
трудно. Он чувствовал, где ложь и где правда.
— Ну, трудность
бывает двух сортов! — снова воскликнул Марфин, хлопнув своими ручками и начав их нервно потирать. — Одна трудность простая, когда в самом деле
трудно открыть, а другая сугубая!..
— Отлично — что и говорить! Да, брат, изумительный был человек этот маститый историк: и науку и свистопляску — все понимал! А историю русскую как знал — даже поверить
трудно! Начнет,
бывало, рассказывать, как Мстиславы с Ростиславами дрались, — ну, точно сам очевидцем был! И что в нем особенно дорого было: ни на чью сторону не норовил! Мне, говорит, все одно: Мстислав ли Ростислава, или Ростислав Мстислава побил, потому что для меня что историей заниматься, что бирюльки таскать — все единственно!
Да, очень
трудно бывает распознать человека, даже и после долгих лет знакомства!
Бывали характеры резко выдающиеся,
трудно, с усилием подчинявшиеся, но все-таки подчинявшиеся.
«Если и есть, как и
бывали прежде среди всех людей, такие, которые предпочитают отказ от власти пользованию ею, то запас людей, предпочитающих властвование подчинению, так велик, что
трудно представить себе время, когда бы он мог истощиться.
Грушина чуть не каждый день забегала к Варваре, Варвара
бывала у нее еще чаще, так что они почти и не расставались. Варвара волновалась, а Грушина медлила, — уверяла, что очень
трудно скопировать буквы, чтобы вышло совсем похоже.
— Иногда мне
бывает так
трудно, что я просто не знаю, что делать, — сунусь куда-нибудь в угол и плачу даже, право! Если бы можно было какой-нибудь плёткой хлестать время, чтобы оно шло скорее и я выросла…
Налим не имеет чешуи, а покрыт слизью, так что его
трудно удержать в руках; он весь мраморный: по темно-зеленому желтоватому полю испещрен черными пятнами; глаза имеет темные; некоторые налимы
бывают очень темны, а другие очень желты.
Хотя
трудно с этим согласиться, но положим, что такая уверенность справедлива, да для рыбы эта отрава очень вредна: та, которая наглоталась кукольванца много, умирает скоро, всплывает наверх,
бывает собрана и съедена; но несравненно большая часть окормленной рыбы в беспамятстве забивается под берега, под коряги и камни, под кусты и корни дерев, в густые камыши и травы, растущие иногда на глубоких местах — и умирает там, непримеченная самими отравителями, следовательно пропадает совершенно даром и гниением портит воду и воздух.
Это уженье в полоях имеет особенную важность потому, что в знойное летнее время, кроме раннего утра и позднего вечера, и то на местах прикормленных,
трудно выудить что-нибудь порядочное и в материке пруда, и в его верховье, и в реке, тогда как здесь добыча
бывает иногда чрезвычайно изобильна и разнообразна.
Это инстинктивное стремление
бывает так сильно, что не видавши
трудно поверить: несмотря на ужасную быстрину, с которою летит спертая полая вода, вырываясь в вешняках или спусках из переполненных прудов, рыба доходит до самого последнего, крутого падения воды и, не имея уже никакой возможности плыть против летящего отвесного вниз каскада — прыгает снизу вверх; беспрестанно сбиваемые силою воды, падая назад и нередко убиваясь до смерти о деревянный помост или камни, новые станицы рыб беспрестанно повторяют свои попытки, и многие успевают в них, то есть попадают в пруд.
Был он — бедный, жил — плохо… и когда приходилось ему так уж
трудно, что хоть ложись да помирай, — духа он не терял, а всё,
бывало, усмехался только да высказывал: «Ничего! потерплю!
Доктор Михаил Львович прежде
бывал у нас очень редко, раз в месяц, упросить его было
трудно, а теперь он ездит сюда каждый день, бросил и свои леса, и медицину.
Вы знаете, какие прекрасные пироги
бывают у бабеньки в день ее именин. Но несколько лет тому назад, по наущению Бритого, она усвоила очень неприятный обычай: независимо от именинного пирога, подавать на стол еще коммеморативный пирог в честь Аракчеева. Пирог этот, впрочем, ставится посреди стола только для формы! съедают его по самому маленькому кусочку, причем каждый обязан на минуту сосредоточиться… Но
трудно описать, какая это ужасная горлопятина!
Он часто
бывал у нее, но ее
трудно было застать дома одну: около нее всегда, как мухи над куском сахара, кружились раздушенные щеголи.
— Гм… слово! — повторил Миклаков. — Слова
бывают разные: свои и чужие, свое слово умное придумать и сказать очень
трудно, а чужое повторить — чрезвычайно легко.
Говорить
бывало, когда мы останемся одни, ужасно
трудно.
К несчастью, это свойство перешло и на наши общественные учреждения: мне случалось
бывать на некоторых собраниях, и какое столпотворение вавилонское я там встречал, — поверить
трудно!..
Папиросу, на которую он взглянул, так же неприятно и
трудно было взять, как будто она уже
побывала в чужом рту.
Трудно не согласиться, что «созданного» в лицах, изображаемых поэтами,
бывает и всегда
бывало гораздо менее, а списанного с действительности гораздо более, нежели обыкновенно предполагают;
трудно не прийти к убеждению, что поэт в отношении к своим лицам почти всегда только историк или автор мемуаров.
Без сомнения, лисе нетрудно сладить с сурком, но
трудно его поймать; он вечно сидит над самой норой и при всяком шорохе прячется в нее, а нора
бывает очень длинна, глубока и местами узка, так что лисе тесно лазить для преследования сурка и даже не пролезть без расчистки по всем ее закоулкам.
Губернский лев
бывал у них довольно часто, но с какой целию, решить было
трудно, потому что с Юлией он был только вежлив; но зато сама хозяйка очень много обнаруживала к гостю внимания.
Хозяин небольшого дома, в котором жил Чартков, был одно из творений, какими обыкновенно
бывают владетели домов где-нибудь в Пятнадцатой линии Васильевского острова, на Петербургской стороне или в отдаленном углу Коломны, — творенье, каких много на Руси и которых характер так же
трудно определить, как цвет изношенного сюртука.